Я совсем изнемог от бесовских бесед с книгочеем.
Захотелось летать — я спустился вдоль сосен к качелям.
Лунный окунь плескался в пруду,
да известно, ему наплевать на блесну и мормышку,
а за ловлю в казённой воде, ну, теперь уж не «вышку»,
так иную схлопочешь беду.

А качели — ничьи. Я с утра догадался, что — Божьи…
Как чудесно, качнувшись, взлетев, оказаться в дебоше
стай вечерних, дабы
вновь лететь к синеватой траве с зеленеющей выси,
как царевич Дмитрий при честном покуда Борисе,
знать не зная судьбы.

Вера схожа с любовью. При матери общей — не странно.
Обе во время к людям приходят: не поздно, не рано.
Это нам дожидаться не в мочь.
Это девушка — прямо с моста в удивлённую реку,
не дождавшись, когда Шантеклер пропоёт «ку-ка-ре-ку»
и закончится страшная ночь…

Ох, как я высоко!.. Да ко мне уж и птицы привыкли:
что-то даже кричат мне азартное, кажется — «Quickly!»
Да куда уж ещё — аж до крон!..
Я заметил, что птицы, как правило, иноязычны:
по-китайски мяучат скворцы, и картавы и зычны
сионистские речи ворон.

Всё равно все друг друга на этом ветру понимают…
На веранде две тени друг друга взахлёб обнимают.
Джинн по кличке «Табак»
вырывается из кулака проходящего мимо
просто путника или — скитальца, гонца, пилигрима,
и сникает, слабак.

Ибо джиннам не место в раю, кроме разве «драй джинна»,
за которым заснул книгочей. Ну, скажи мне, вражина,
что ты вычитал там, на листе?..
И за это заплачено жизнью высокого леса?
Будь ты проклято это величие мелкого беса,
чьи печати — везде!..

Вера схожа с любовью… Надежда, она покапризней.
Это кажется только, что мы с ней едины. А мы с ней —
то вдвоём, то поврозь.
Вот сейчас я качнусь посильней, и она возвратится…
Слушай, птица… Да нет же, не ты, а соседняя птица —
что заплакала? Брось!