Морозы стукнули… Так себе по сибирским меркам, всего лишь — 30 по Цельсию. Но осень баловала до последнего. И раз мороз. И мы раз — замёрзли. А я другой мороз помню. Не поверите -50, всё по тому же Цельсию. Для нашей Хакасии — редкость. Мы все же сибирские южане… или южные сибиряки. Так вот — 50. 2001 года.
Роддом сельский, я во всем роддоме — одна. Пар изо рта в боксе идет. Окна — до верху в снежной занозистой изморози и через них узкий кружок тусклого солнца.
Впрочем, я тогда и не знала, что морозы в суровости своей придавили столбик термометра до минус пятидесяти. Мне просто было не до температурных режимов. Я сына рожала. И что пока я рожала мама моя по этому морозу ходила под окнами роддома, я тоже не знала. Это Шура — детская медсестра — сказала уже после, когда утром передала мне сопящее чудо мое морозное.
-Бабушка вчера приходила, поглядела на внука.
-Какая бабушка?
-Мать твоя, какая-какая? Пришла и с той стороны в окно дышит. Продышала, как-то глазок. Девки разглядели. вот и поднесли твоего… как назовешь?
-Аленкой хотели… Девочку ждали.
-Алешка значит. Щекастый. Мы матери сказали, чтоб сегодня подошла. Жди.
И она пришла… Плохая я была дочь, сейчас понимаю — плохая. Мама тогда еле-еле концы с концами сводила. …Этот её китайский сиреневый пуховик. Пух весь вниз сбился от времени И на груди — тонкая тряпица. Мама эту пустоту прикроет пуховой шалью и уверяет, что ей тепло, и нового ничего покупать не надо.
-Ничего, донюшка еще сезон отбегаю.
Почему мы тогда ей верили? Почему не купили стописят пуховиков, курток и шуб. Время колесом, да назад не катится.
И было в этих жутких морозах два явных для меня плюса. Сына мне отдали сразу же, вопреки суровым тогда порядкам в роддоме. И даже наказали, что лучше бы его с собой положить. Но на всякий случай примостили над кроваткой в палате синюю лампу. Холод… холод…и отоппление ни к черту. Да вся наша медицина тогда была ни к черту. Рожать идешь — с собой пакет всего от йода до окситоцина, не к ночи вспомянутого.
А второй плюс, когда мама прошла, нам разрешили общаться не через окно. Мы сидели в приемнике, на кушетке, где обычно принимали рожениц. И я подробно рассказывала о сложном начале жизненного пути сына. Порывах, разрывах, швах…(Рожавшие девочки помнят и поймут) А мама моя, мамочка… О чем она говорила? Не помню. В молодости часто слышишь только себя.
Но уходя мамуля моя вдруг решительно сняла с себя пуховую шаль и протянула:
-Сына поверх пеленки закутаешь.
Господи, какая я бы не была плохая дочь… я отказалась наотрез. Я знала о пустом пуховике. И знала, что идти маме до дома два километра по дикому холоду…
Где-то через полчаса медсестра в палату принесла пакет:
-Вот мать велела передать.
Развернула. А там пуховая мамина шаль…
И кутала я Алешку в единственную мамину защиту. Все пять дней, до самой выписки. Он и домой приехал, закутанный поверх одеяльца в шаль.
И вот когда выписали, узнала, что морозы три дня держались на отметки минус пятьдесят, минус сорок пять. И очень четко представила мамину фигурку скорчившуюся от холода, бредущую по дороге.
Скажите, как найти слова, что б теперь спасибо сказать. Теперь, когда в живых нет. а тогда стояла и мычала «Мама, зачем? Мама, зачем?»
Зачем-зачем…Потому что мать. Потому что в природе у них, наших мам было отдавать, не думая. И я по той шали после всю жизнь себя измеряла — дотянулась ли я, как мать до высоты моей мамы? Нет, ребята, не дотянулась. И, наверное, не дотянусь.
К чему вспомнила? Не знаю. Просто сколько бы лет не прошло, и тебе сколько бы лет не стукнуло, мамы всегда не хватает. Всегда… Пришла бы укрыла свою великовозрастную дочь пушистой пуховой шалью. Тепло под ней и уютно…
А, главное!..
МАМА РЯДОМ!!!