Памяти замечательного писателя и человека Ильи Рудяка…
Поезд подошёл к вокзалу и остановился прямо у его дверей. Повеяло югом и домашностью.
— Дальше Одессы поезда не идут! — услышал я прокуренный голос мужчины в кепке. У него был вид встречающего именно меня, долгожданного гостя, друга, товарища.
— Дядя Лёва, — представился он и просунул руку в окно вагона.
Я пожал её.
— Молодой человек желает отдельную комнату или койку?
Мы шли к его мотоциклу с коляской, и я полюбопытствовал, как он высчитал, что я не санаторный, не командировочный, а именно «дикарь».
— Молодой человек! Человек, едущий из Москвы в плацкартном вагоне, в белой рубашке с закатанными рукавами — это мой клиент.
Мотоцикл быстро прикатил нас на улочку, упирающуюся в море.
— Чудеса в Одессе! — сказал дядя Лёва, уловив мой восхищенный взгляд.
К дому вела аллея, обсаженная абрикосовыми деревьями и увитая виноградными лозами.
— Хижина дяди Лёвы! — и широкий жест с поклоном.
О, Райт, о, Корбюзье, о, Росси! Что по сравнению с вашей архитектурной мыслью фантазии дяди Лёвы из Одессы!
Причудливые пристройки вокруг дома, над домом, под домом не имели ни начала, ни конца. Это был лабиринт, выход из которого вёл только в карман хозяина.
— Деньги — вперёд, рабочий народ! — спел он и рассмеялся.
Я получил, как заверил меня дядя Лёва, лучшую хибарку в самом закутке и с видом на море.
— Нихто нэ баче, нэ мишае, — как говорят в Одессе, — а мыхае!
Ко всему, он любил ещё и рифмоплётствовать.
— Молодой человек побежит сразу к морю — это естественно. Совет дяди Лёвы: пройдитесь по муравейнику и выберите одинокую девушку или женщину на собственной подстилке, положите свои вещи рядом и вежливо попросите посмотреть за ними, пока не искупаетесь. Вы никогда не услышите «нет», а всё остальное зависит от вас самого. Вперёд, и танки наши быстры!
Я выполнил совет дяди Лёвы, как самый послушный и аккуратный ученик.
Мои скромные пожитки, а вместе с ними и я, побывали за короткое время то на простыне, то на длинном и узком коврике, то на старом выцветшем одеяле и даже на шикарном махровом полотенце с заграничным клеймом.
Знакомства заводились мгновенно. К принесённым мною эскимо на палочках, пиву, сладкой водичке прибавлялись котлеты, пахнущие чесноком, молодая картошечка, пересыпанная укропом, свежие огурчики, помидоры, вишни, черешни, арнаутский круглый хлеб с поджаристой корочкой.
Это были райские дни в Одессе. С утра до вечера на море, а по субботам и воскресеньям — на Староконном рынке.
Среди клеток с попугаями и кенарями, среди аквариумов с экзотическими рыбками, между ящиками с морскими свинками и нутриями, возле мешков, набитых степной травой для кроликов, у груды хлама и заржавленных гвоздей, замков и старых канотье, карманных часов с застывшими навеки стрелками — расположились, возвышались, главенствовали книжники!
Монтень и земляк Бабель, мадам Блаватская и маркиз де Сад, «Золотое руно» в полном комплекте и отдельные томики Эжена Сю, «Лолита» Набокова, Генри Миллер, Арцыбашев — спокойно лежали на виду!
Милиционеры, расхаживающие по рынку, подыскивали чтиво для своих отпрысков.
Я не верил своим глазам. Я был поглощён Староконкой. Вскоре я уже знал всех книжников по именам и кличкам. Экзистенциалисты — у Марика, оккультное — у Гнома, альбомы — у Доктора и всё, что очень кусалось, — у Акулы. Они были оригинальны, темпераментны и неуступчивы в ценах.
Я оставил у них последние сбережения. Отпуск подходил к концу, а впереди меня ждали работа и длинные московские дожди.
Последний день у моря я провёл на полосатом рядне. Его упитанная хозяйка ласково повторяла:
— Рядно широкое, располагайтесь удобнее!
Но случаю желательно было омрачить мой восторг и удачу. Я заплыл далеко за волнорез, наслаждался простором и, отдыхая на спине с закрытыми глазами, ощущал, как солнечные блики просвечивают кровь в венах, образуя красно-огненное зарево. Вернувшись на берег, я не обнаружил в кармане своих брюк перстня. Перед купанием я его всегда снимал. Это был старый серебряный перстень с красивой вязью инициалов моей прабабки. Он переходил в нашей семье из рук в руки, и наконец
попал ко мне как подарок мамы. Вмиг я понял, как зыбко счастье.
Хозяйка рядна была сконфужена, перерыла весь песок вокруг и причитала:
— Не может быть, не может быть! Я загорала и никуда не уходила. Не может быть!
Я верил её искреннему отчаянию, но моё было ещё больше. Кто-то заметил, что я прятал перстень, и украл его. В этот раз я с грустью оглядел людской муравейник, и понял всю безнадёжность поисков.
Дядя Лёва, выслушав на прощальном ужине мою новость, вышел на минутку из хибарки и вернулся с большой бутылью розового вина.
— Только в исключительных случаях, — сказал он, показывая на бутыль, — «Лидия Петровна», из лучшего сорта винограда «Лидия».
Мы выпили в тот вечер не один стакан «Лидии Петровны». Терпкое, ароматное вино усыпило меня, и я проснулся поздно утром от осторожного стука в фанерную дверь. Дядя Лёва вошёл в комнатку, держа на жгутике, просунутом сквозь жабры, огромную рыбу.
— Молодой человек, у вас в Москве-реке такие водятся?
Я не знал, что ответить, но понял: не похвалиться пришёл дядя Лёва.
— Хочу, чтобы вы привезли её вашей мамаше от дяди Лёвы из Одессы.
Я опешил.
— Протрите глаза, и пойдемте выпускать из неё кишки, иначе она
провоняет весь вагон.
Мы вышли во двор. Дядя Лёва положил рыбу в широкий таз с водой, принёс длинный, как кавалерийская шашка нож, всунул его мне в руку и скомандовал, хохоча:
— Шашки наголо!
Я взял нож и впервые в жизни пырнул жирное брюхо рыбы. Оно податливо разошлось, и из него вывалились слизь, икра, кишки и… мой пропавший фамильный перстень.
О, Одесса! Где могло ещё такое случиться? Кто ещё хотел бы защитить честь своих земляков, чтобы приезжий москвич не подумал о них плохо?
Где? Только в Одессе!
Дядя Лёва чувствовал себя именинником. Упаковывая рыбу, густо
пересыпанную солью, в кулёк, он с удовольствием смаковал детали своего рассказа.
— Молодой человек! Когда вы мне сообщили: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о потерянном браслете» — то-есть перстне, признаюсь, я это принял близко к сердцу. А я не люблю его слишком волновать.
Он ловким движением снял рубашку с майкой вместе, и я увидел на груди глубокие рубцы от ранений.
— Это было под Прагой, второго мая, в сорок пятом. Но дело, видите, не в том. Сегодня утром, в шесть, я уже был на Привозе, у рыбного корпуса. Я нашёл там Мишку Шепелявого, моего старого знакомого и сказал ему, что, если перстень у меня не будет через полчаса, он забудет про свой промысел навеки. Шепелявый успокоил меня и позвал своих байстрюков, что орудуют на пляжах. Они вывалили на его китель вчерашний улов, и среди браслетов, часов, сережек лежал ваш серебряный перстень, молодой человек!
Теперь поезд отправлялся от двери вокзала в другую сторону. Дядя Лёва провожал меня. Я смотрел на него иными глазами. Я видел в нём неотъемлемую часть Одессы, её соль, её дрожжи. С его уходом она станет намного беднее.
Поезд тронулся. По другой колее приближался встречный. Дядя Лёва помахал мне кепкой, и я успел ещё заметить, как он подошёл к окну остановившегося вагона и протянул кому-то руку.
Я искренне позавидовал неизвестному «дикарю».