Я продолжаю публиковать стенограммы заседаний СП СССР по самым острым вопросам. Сегодня речь пойдёт о Константине Симонове. Литературных неграх Симонова — заключенных ГУЛАГа. И еврейском вопросе. Речь о мрачных 1948 -1953 годах. В СССР в самом разгаре антисемитская кампания, подаваемая СМИ как «борьба с безродными космополитами». Безродными космополитами ханжески называют евреев. С 1948 года Иосиф Сталин решил продолжить дело своего друга и союзника по 1939 -1941 годам — Адольфа Гитлера. Риторика советских журналов и газет ничем не отличается от риторики нацистских журналов «Дер Штюрмер» и «Фелькише Беобахтер». «Юзовские, гурвичи, мендели» прописаны в фельетонах журнала «Крокодил», газет «Правда» и «Труд» с маленькой буквы. В некоторых фельетонах «Крокодила» уже прямым текстом написано «евреи». В том числе, и в фельетонах Сергея Михалкова.
Первыми приняли на себя удар деятели культуры. Убиты Сталиным великие Михоэлс и Зускин. Закрыт еврейский театр ГосЕТ. Закрыты еврейские газеты. Арестованы ведущие поэты и прозаики, писавшие на идиш, еврейские поэты Лев Квитко, Перец Маркиш, Самуил Галкин, Давид Гофштейн. И многие другие. 12 поэтов и писателей будут расстреляны в 1952 году в подвалах Лубянки. В СП СССР постоянно, конвейером, проходят заседания, где персональные дела писателей еврейского происхождения рассматриваются, выносится вердикт об исключении таких писателей из Союза СП СССР. После вынесения вердикта такие писатели арестовываются либо прямо на месте, либо у себя дома ночью, на следующий день. Показательно в этом смысле дело ветерана войны, танкиста, писателя Рудольфа Бершадского.
Заседание Союза писателей СССР по этому делу проходило 1 марта 1953 года. Председательствовал на нём Константин Симонов. В дни истерии, вызванной сообщениями советской прессы о «деле врачей -убийц», несколько энтузиастов, среди которых была и осведомитель ГБ Шапошникова, член редколлегии журнала «Москва», взломали рабочий стол Бершадского в редакции «Литературной газеты». И обнаружили там начало заказных фельетонов с проклятиями «врачам -убийцам», которые Бершадский не передал для публикации. Ручкой на белом листе было выведено: «НЕ МОГУ. НЕ ЗНАЮ — КАК». Шапошникова выступала на этом заседании свидетелем. Стенограмму заседания записал втихую очевидец, присутствовавший на заседании писатель Григорий Свирский.
ШАПОШНИКОВА:
— В исторические дни, когда газеты «ПРАВДА» и «ИЗВЕСТИЯ» непрерывно публикуют материалы об убийцах — евреях, об этих Вовси, Этингерах «Литературная газета» как в рот воды набрала. Агент «Джойнта» и сионистов Бершадский…
Крики из зала:
— Диверсант! Агент империалистических разведок! Иуда, продавший страну за тридцать сребреников! Пусть выступит, скажет свое слово! Враг должен держать ответ!
У стола президиума появляется весь в боевых орденах полуглухой, сгорбленный инвалид войны, ветеран, танкист Бершадский.
— Товарищи, нет сил говорить. Пусть скажет товарищ Свирский.
Я:
— Рудольф Бершадский командовал артиллерийской батареей. Прошел от Сталинграда до Берлина. Изранен. В теле осталось множество осколков. Имеет боевые ордена.
Зал затих. Мне показалось, что сейчас все скажут: Что же мы творим. Но в этот момент поднялся со своего места в президиуме благовоспитанный, находчивый Константин Симонов. И спас положение. Мягко грассируя и как бы в раздумье, он произнёс речь, о которой месяц говорила вся литературная Москва и которую мы никогда не забудем. Привожу речь Симонова, я записывал за ним дословно.
СИМОНОВ:
— Да, — я услышал в голосе состраданье, но и желание решительно преодолеть жалость к врагу.
— Бершадский действительно храбро воевал. О его подвигах многократно писали газеты. Но (и тут Симонов нанес коварный удар) за какие идеалы воевал Бершадский? За кого он рвался в бой? Конечно же за идеалы сионизма. Космополитизма. Он воевал за Ротшильдов, Рокфеллеров, за реакционное еврейство. Бершадский — враг русского народа. И должен понести наказание по всем статьям.
Симонов сел на место. В зал вошли люди в штатском. И увели Бершадского под руки. Костыль за ним нес я.
Бершадского арестовали. А через несколько дней умер Сталин.
Берия реабилитировал всех, кто проходил по делу врачей обвиняемым. Объявил на всю страну, что дело сфабриковано. Бершадского выпустили. Он приехал ко мне. Через несколько дней мы отправились в Союз писателей, где Симонов читал для учителей Москвы доклад о советской литературе. Мы, как ни в чем не бывало, сели на первом ряду. Бершадский надел свою тюремную робу. Он смотрел в упор на Симонова. Симонов побледнел. Отпил из стакана с водой, попытался продолжить.
И вдруг Бершадский поднялся, взял костыль, подошёл к столику президиума. Переложил костыль в правую руку. И неожиданно для всех, нанес Симонову удар костылем прямо в лицо, да так, что Симонов упал вместе со стулом на спину. В зале раздались выкрики: «МИЛИЦИЮ, ВЫЗОВИТЕ МИЛИЦИЮ!» В это время с пола поднялся Симонов. Утирая кровь, текущую из рассеченной брови. — Не надо милицию, мы с товарищем Бершадским друг друга поняли.
— Я тебе не товарищ, — произнес Бершадский. Ты ничем не отличаешься от наших врагов, с которыми мы воевали. Я фашистам никогда товарищем не был. И никогда не буду, — закончил Бершадский, развернулся и заковылял в сторону выхода. Я шел за ним. Симонов молчал, опустив глаза в пол. Учителя безмолвствовали.