А смерти тут нет — об этом горит звезда
Над Ладогой и на каске убитого рядового.
Ещё пару дней — и ладожская вода
Большую дорогу до жизни починит снова.

Ещё потерпеть — уже заметался снег,
В свою белизну саксонского тыча зверя.
Тут все, как один, клянутся, что смерти нет,
И знают её, ни разу в неё не веря.

Уверен: об этом когда-то ровесник мой
И думал и пел в сыром ледяном окопе.
А нынче уже потомок его седой
Твердит о несдавшейся, как бы, врагу Европе,

О том, что Иван Миколе давно не брат,
Что русский солдат завоевал кого-то.
Ровесник не слышит это всё. Ленинград
Не должен быть взят. И это его работа.

Покуда в Берлине две фрау идут в кино
По улице, от веселья и пива липкой,
В окне на Фонтанке голодный скрипач больной,
Пытаясь согреться, в огонь опускает скрипку.

Покуда в Нью-Йорке неоном горит Таймс-Сквер
И всюду звучит бесконечное буги-вуги,
По Невскому тащит саночки офицер
С малюсеньким тельцем дочки своей подруги.

Об этом никто из бывших союзных стран
Не вспомнит, а мы, наследники этой боли,
Мечтаем забыть и спрятать её в карман —
Чего ей напрасно чужие глаза мозолить?

Мы сытое время. И, кажется, век иной,
И, кажется, мы другие — от них всё дальше:
Солдат, офицеров, стоящих одной стеной
Из чести и правды, в которых ни тени фальши.

Видали они тот самый библейский ад,
Но смерти же нет — громите ворота ада.
А нам, как упрёк, впечаталось «Ленинград»,
Поскольку у нас сегодня своя блокада.

Покуда у нас героев чужих поют,
Своих выставляя в облике серой пыли,
Блокада не снята, блокадники все мы тут.
А те, кто хитрее, в осаду нас заманили.

Смеются они над нами, мол, как легко
Праправнуков победителей одурачить,
Чтоб их и себя считали за дураков.
Прости, Ленинград, наш полк по тебе, не плачет.

Прости, Ленинград, мы тени твоих солдат,
Наш дым без огня — в бессмертии Ленинграда.
Ты умер почти, но всё-таки не был взят,
А, значит, глядишь — мы тоже прорвём блокаду