В депрессию многие не верят.
Точнее в то, что она существует.
Не верят, что это не лень, не тунеядство и не рисовка.
В депрессию верят только те, кто в ней был, или родственники тех, кто в ней был.
Я про настоящую депрессию, диагностированную. А не о плохом настроении дождливым днем.
Однажды в школе на уроке музыки с магнитной доски, на которой был нарисован нотный стан, упала нотка «ми». Упала, потому что у нее отвалился магнитик. Учитель так и не смог вернуть ее на место. Сказал: «Ну, значит без «ми».
У человека тоже может ослабнуть внутренний магнит, который магнитит его к жизни. И человек перестает понимать, зачем жить и куда, и глухо падает навзничь с нотного стана и больше не звучит.
Ну значит, без «me».
Вот у моего ребенка глухота. Но мы починили ей глухоту, и вместо отсутсвующих слуховых нервов вшили электроды. 22 с каждой стороны.
Моя дочь слышит через эти электроды, и это называется кохлеарная имплантация.
Но слух ей надо настраивать.
И это — филигранная работа. Если настроить его не правильно, то ребенку может быть дискомфортно, плохо и больно, он станет морщиться, плакать, сдирать речевые процессоры, мечтая о глухоте. Там, в кромешной тишине, так спокойно, так не больно.
Но при правильных настройках искусственный слух дается ребенку легко и незаметно.
Слух — он как дыхание: мы же когда живем, не отслеживаем свои вдохи и выдохи, мы просто дышим и не задумываемся о механике дыхания. Задумаемся — только если собьем нормальный его ритм быстрым бегом или сильным испугом.
Вот депрессия — это когда у человека сбились жизненные настройки. И ему дискомфортно, сложно и больно, и хочется закрыть голову руками и нырнуть в свою депрессию, где кромешная тьма: ни семьи, ни работы, ни обязательств.
Слух нужно регулярно настраивать и проверять.
И человека в депрессии тоже надо настраивать, обратно на жизнь настраивать, и это тоже тонкая, филигранная работа, симфония целого оркестра, состоящего из врача, самого человека и его окружения.
Депрессия обнуляет желания, стирает краски, удаляет вкусы, ломает эмоции.
Пресное существование, неумолимое, как прямая на мониторе, который должен показывать синусоиду пульса.
А между тем пульс есть, и сердце бьется. Просто как-то безразлично. Безразлично к календарям, к чувствам и к перспективам.
В депрессию не верят те, кто не сталкивался. А столкнувшиеся впервые долго не могут ее идентифицировать, а потом признаться себе, что это она.
У моего мужа была депрессия.
Я видела, как это бывает — когда веселый, включенный, любимый человек вдруг ложится пережидать жизнь и отворачивается к стене.
И ты перебираешь варианты: устал? заболел? обиделся?
А он — нет. Он просто… нет. Точнее его — нет.
Помню, как мой гиперответственный муж впервые меня подвел.
Нарушил договоренности. Не помню, что именно. Кажется, я просила его взять какую-то важную справку, а он забыл.
Я опешила. Он раньше никогда не забывал. Точнее, не забивал.
Я ненавижу сорванные договоренности. Я расценила это как подлость, и никак не могла ее продышать. Семья — это тыл. В тылу не должны обижать, унижать и бросать на произвол судьбы без справки.
Я тяжело дышала, была рассержена по десятибалльной шкале на одиннадцать.
Порывисто ходила по дому.
— Вы поссорились? — спросил сын.
— Да, мы поссорились, — сказала я.
Мне хотелось добавить: «Папа очень обидел маму» или что еще пожестче.
Но это тоже была бы подлость, причем гораздо более сильная, чем сорванные договоренности.
Я как бы делала ребенка заложником наших с мужем ссор, вербовала его на свою сторону, чтобы вместе дружить против папы.
Но сын и так был завербован любовью, причем двусторонней — и маминой, и папиной, и я не имею права так предавать мужа.
Муж вошел на кухню с абсолютно замороженным взглядом. Мне захотелось окунуть ситуацию в обыденность, спрятаться в будничные заботы, чтобы они заштриховали мне обиду.
— Ты ел? — спросила я мужа.
Он посмотрел на меня сосредоточенно, будто… переводил сказанное на другой язык, будто ему было сложно понять, о чем я.
— Я не помню, — честно ответил он.
Он не врал. Он не помнит. Он сейчас на другой планете в кромешной мгле, и вот эти наносные проблемы, супы и справки, не пробивают броню депрессии, а отскакивают от нее как воланчик от ракетки.
В тот день я поняла, что он заболел, и что нам предстоит настоящее испытание.
О том, как мы его прошли, у меня много написано в книге «Два сапога».
Я бесконечно горжусь своим мужем и его борьбой.
Депрессия долго жила с нами, дирижировала мужем, выкорчевывая из него личность.
Но он оказался сильнее. И я еще крепче люблю его за это.
Депрессия — планета без супов и справок, без детей и жен, без звуков и нот, без завтра и вчера, без памяти и времени, без смеха и любви, планета кромешного безразличия.
Всем, кто сейчас там, но делает вид, что здесь…
Помните!
Обратиться к врачу, признаться родным и попросить помощи — не стыдно!
Стыдно заснуть там, в слюде бездействия, смириться, что ваша жизнь живется без вас, а ваша мелодия звучит без «me»…