Благоухая незнакомыми духами, почти-муж Сидоров сказал:
— Понимаешь, зайка, брак — ответственный шаг, давай проверим наши чувства, встряхнём наши потускневшие отношения.
Судя по духам, встряхивание уже началось.
Иванова считала, у них любовь, выяснилось — отношения.
Каждая женщина переболевает хворью под названием «дура дурой».
Кто скажет: «Только не я!» — у тех склероз.
У Ивановой болезнь затянулась. Сидоров возвращался, уходил, снова возвращался, говорил: «Зайка, ты лучше всех, знаю — в конце концов мы обязательно будем вместе!»
И снова удалялся, дабы проверить чувства путём их сравнения с другими чувствами.
Духи постепенно мигрировали от лёгких и холодных тонов к сладким и тягучим. Иванова ждала. В конце концов, они обязательно будут вместе. Обещано же.
В мае позвонил, спросил:
— Ну как ты? Нормально? Cкучаю. Зайка, слушай, мы в выходные на природу собрались, на антресолях моя старая куртка, красная, там карман прохудился, зашьёшь, лады? в пятницу подскочу, заберу, люблю-целую, зайка!
Иванова вытащила шкатулку с иголками-нитками и нечаянно уколола палец до крови. Очень больно.
И пока дула на палец, количество наконец-то собралось с духом и скачкообразно перешло в качество.
— Как всё выбросила? — ахнул на следующий день Сидоров. — Ты в своём уме? И серый костюм? Ты помнишь, сколько он стоил?! Точно рехнулась, сейчас приеду, мы серьёзно поговорим. Задержишься на работе? Я дождусь. Что значит — замок сменила? Дура неблагодарная! Дура дурой!
В самом дальнем углу антресоли Иванова обнаружила дерматиновый футляр с балалайкой. Когда-то ивановская бабушка мечтала вырастить из внучки Анне-Софи Муттер, но в музыкальной школе на скрипку было не пробиться, пришлось впихнуть Иванову в народные инструменты.
А что — тоже струны. Иванова балалайку ненавидела, но куда деваться, училась. Между прочим, когда на выпускном концерте сыграла серенаду Шуберта, гений и красавец Петров из класса виолончели сказал, один раз мимо нот проехала, а так ничего. Час ночи.
Во дворе, в запахе черёмухи тихо стояла ночь, светила далёкими звёздами, обещая невозможное. И вдруг нахлынуло.
Раздвинулся тяжёлый, пахнущий пылью занавес, явив миру двенадцатилетнюю Иванову, сфальшивившую всего лишь раз, уверенную, что впереди её ждёт долгая-предолгая жизнь, в которой обязательно найдётся место радости и какому-нибудь петрову, гению и красавцу, неважно, какая у него будет фамилия.
В двенадцать лет все верят. А в результате — ни одной верной ноты, ни одной. Иванова вздохнула, придвинула ногой валяющийся у мусорки ящик, села и раскрыла футляр. Пальцы вспомнили.
Увлеклась, в конце даже подпела себе: «И на тайное свиданье ты приди скорей!»
За спиной протяжно завыло. В ужасе Иванова уронила балалайку, медленно-медленно повернулась и чуть не поцеловалась с плотоядно глядящим на неё чудищем.
Темнота сказала:
— Как удачно выбраны место и время! музицируете для собственного удовольствия или зарабатываете?
Иванова гневно сказала:
— Чем глупо острить, вы бы лучше своего монстра на поводке держали и в наморднике! Ходите тут, людей пугаете!
Темнота сказала:
— Цезарь не смог удержаться, у него тонкий музыкальный вкус, кстати, вы в одном месте лихо мимо нот просвистели.
И после паузы добавила:
— Иванова, ты что ли?
Таки срослось…