**
Хирургия

Доктор готовит шприц, пассатижи, ножик…
Доктор спокоен, словно козырный туз.
Он точно знает, что может смочь и сможет.
Я засыпаю. А через час очнусь
В новой вселенной местной анестезии,
Пахнущий спиртом, словно обмытый «Форд».
И за окном палаты полоской синей
День нарисует правильный натюрморт
В три баклажана, ставшие голубями.
Кто-то застонет. Кто-то нальёт кисель…

Слушайте, доктор, не говорите маме:
Мне ещё рано — лишь тридцать семь и семь.
Мне уже поздно — целых пятнадцать суток
В чёрной горячке между добром и злом.

Каждую полночь в море выносит судно,
И экипажу вряд ли когда везло.

Доктор, молчите! Я не хочу обратно —
К тёмным туннелям, к трубкам и проводам.
Вновь кто-то стонет. Кто-то подносит ватку.
Больше, чем надо, не причинят вреда:
Просто разрежут, просто зашьют и склеят.
Просто забьётся сердце, и с ним — душа.

Судно выносит. Юнга висит на рее.
Море штормит, но я уже сделал шаг…
11.12.14.

— Майк Зиновкин

**
Письма мёртвого сына

… …"Мама, я, знаешь, мёртвый,
… …Ты вспоминай меня"
…(Грустный Шут)

Сердце вновь защемило — не позволило спать:
письма мёртвого сына мать читает опять.

Беспокойная память совершает свой путь.
Ничего не исправить, старшину не вернуть.

В день, когда хоронили, как осталась жива!
Лица мимо поплыли, словно эхо — слова.

Уж которую ночку мать на письма глядит.
Помнит каждую строчку — будто сын говорит.

Оттого так упрямо рвётся к письмам рука…
«Я люблю тебя, мама!» — обжигает строка

20.11.2009 г.
— Александр Кожейкин

**
Счастье Веры

Встречаемся редко.
За церковью, в сквере,
Где круг огибает десятый трамвай.
Мы едем к подруге, Афониной Вере,
Хотя и узнает нас Вера едва.
В руке твоей сумка со связкой бананов,
Пельмени в контейнере, теплый пирог.
Но главная радость в подкладке кармана —
Большой чупа-чупс и котёнок-брелок.
У Веры на темени шрам-многолистник,
И грубыми метками петли и швы —
Ей разум отмерил безропотной жизни
И самых любимых оставил в живых…
Встречаемся редко.
Когда за делами?
И Вере, пожалуй, давно не до нас.
Мы ходим к тетьСане, подругиной маме,
Пьем чай земляничный и терпкий Syrah.
А Вере сегодня опять двадцать восемь.
И больше не будет уже никогда.
А в паспорте ложь.
Ведь по-прежнему осень.
Верблюжьи колючки.
Жара.
Кандагар.
На выцветшем фото в серванте Андрюха,
За сутки до штурма, уверен и крут —
Восторженно смотрит,
Но в юной старухе
Он вряд ли узнал бы свою медсестру.
— Спасибо, девчонки, — вздыхает тётьСаня,
Стирая слезу от нахлынувших чувств, —
Уж если со мной что, то знаете сами…

А Вера счастливо сосёт чупа-чупс.

— Лена Скачко

**