В конце ноября сын принес из садика ворону.
Она лежала в пакете — пестрая, веселая, умело выполненная перчаточная кукла. На мой молчаливый вопрос муж, забиравший ребенка из сада, только пожал плечами.
Оказалось, сынка вписал меня в праздничную новогоднюю постановку. На вопрос, чьи родители будут участвовать, он закричал «Моя мама!» — и я автоматически получила место в спектакле. Впрочем, подозреваю, что воспитатели просто выбрали самую компактную маму с маленькой ручкой (а другая рука в воронье горло со стороны хребта и не пролезла бы).
И понеслось. «Вы же придете завтра на репетицию с музработником в три часа?» — о да, мой начальник будет безумно рад отпустить меня в середине рабочего дня. Да и я, чего скрывать, счастлива внезапно открывшейся возможности метаться по всей географии (особенно при троекратном штормовом предупреждении от мчс на телефоне). Не, я не ленивая. Просто все как-то в кучу: конец года, дедлайн, куча дел, подарки, бушующий кругом грипп… И ворона.

Каркуша (а как же) по сценарию сидела на ширме, комментировала цирковые номера в исполнении детей и некоторых родителей, декламировала стихи и всячески рекламировала себя. В конце концов ее допускали до арены — и она жгла напалмом в сольном выступлении.
Стихи сильно садиковского свойства, конечно:
-Я — известная ворона.
Не смотрите удивленно:
Я умею говорить,
Прыгать, бегать, играть, ходить.
Посмотрите на меня,
На мой бантик — ай да я!
Ай да сценарист — мысленно восклицала я каждый раз, повторяя стихи, которые почему-то не рекомендовалось изменять при прочтении. Может, какая-то специальная дидактическая разработка по отбитию у детей художественного вкуса, не знаю.

В день выступления директор мой последний раз скрипнул зубами, разрешив нам с вороной уйти после обеда. Утренник был назначен на 16:30. У зала толпились нервно улыбающиеся родители, сдернутые с работы.

Но потом был час веселья и радости. И у нас с сыном отлично получился тщательно отрепетированный номер с цирковой вороной.
Дядька мой кукольник, думаю, смотрел на меня сверху и улыбался. Волю дай — сорвался бы с облачка и рванул в зал помогать. Рос дядька в послевоенное время, выбор подарков был небольшой, и ему, пятилетнему, преподнесли на праздник тряпичную куклу Катьку. А он ее в унитазе утопил. Терпеть не мог кукол. А потом всю жизнь в них играл: создавал их сам и консультировал мастеров, ставил спектакли, вел детскую студию… И хоронили его с любимым Петрушкой в руках. Прощаться приходили давно повзрослевшие ученики — они нынче сами преподают в детских кружках.

Мы расставались с вороной со слезами на глазах. Ребенок долго гладил ее по смешной хохлатой макушке с бантиком, глаза его блестели. «Зовите еще!» — сказала я, и музыкальный руководитель обняла меня, словно родную…