Ты маленький и гениальный дирижер моего дыхания, моего дрожания, моего сердцебиения… Всей моей жизни, всего, что есть во мне. Проведешь пальцем по линии скулы — и задохнусь. Я не думаю об этом, я так чувствую. А чувства не способны обманывать, они всегда истинны. Они как бессмертный демиург, сокрытый в слабом человеческом теле — созидают мир. Больше ничего не существует. Вся осознанная реальность — всего лишь воплощение чувств человеческих. И различая мир чувственного в себе — я живу от тебя до тебя.

Мне счастливо с тобой. Ты смеешься. Кажется, что я мог бы жить в этом смехе. Твой смех, твой тихий смех — теплый, мягкий, войлочный, обволакивающий. Он перерождается во мне мыслью, что можно снять с себя все — и одеться в этот смех. И никогда не будет мне теплее и уютнее, чем в нем. И так вот, по нотам, по слову, по касанию — ты даешь мне намного больше, чем всё.

Скажешь, что это любовь? Но слово это слишком тесное, оно лопается — и тогда все, что торжественно гремит между нами, сметая мир, льется через край с угрожающей смертельностью стихийной катастрофы и тонким пением дудочки над полем ковыля. Любовь становится как кувшин, а ты пытаешься вместить в него половодье, стоя по горло в разливе в рек. Но бесполезный кувшин в твоих руках давно полон и уже ничего не значит.

Разлив рек.
Веки твои голубые, как раннее небо,
Под ними море — и если из вод его долго черпать,
То череп мира покажется — грозный и тектонический,
Потому что мало разницы между всем миром и личностью,
Которую любишь,
О которой речь твоя иносказательна:
Корабли твоих чувств, идущие ее глазами
Неизбежно тонут, рушатся, рвутся на части,
А на дне их встречает кракен великого счастья.
Разлив рек.
Все луга стали мерным озером,
Стали голым телом — и восход в смущении розов.
Мы стоим в воде, улыбаясь друг другу краешком
Горизонта тыльного, в голубую бездну раскрашенного.
Ты моя вода.
Ты глотками течешь по сущности,
Ты мои слова — и я слушаю их, я слушаю.
Ты разлив всех рек. Голубые веки закрыты,
И великое наше солнцечувство горит в зените.