Он родился утром, утро утонуло в крике,
оно захлебнулось протестом малыша.
У него не было кожи.
Только сердце, умное, доброе,
большое и глазастое.

В этот день родилось ещё два младенца,
но с кожей, разной по цвету и толщине.

Следующий новорожденный был голубоглазый,
с молочным, тонким и
прозрачным кожным покровом, казалось, что
через него было видно всю его нервную систему
— многочисленную сеть нейронов, скреплённой аксонами,
покрытыми миелиновыми оболочками, а также без миелиновых обёрток,
с дрожащими дендритами, словно веточками на молодых деревьях, и,
плюсом бесчисленные нейроглии, ответвления, всевозможные
завитушки,
и все их переплетения были похожи на схему звёздного неба.
И вся эта система тихо дышала, трепыхание и движение
были видны по всему его тельцу.
А крик при рождении второго малютки прозвучал, как писк мышонка.

Врачи рассмеялись, когда увидели третьего нового жителя
на планете земля. Он был с тёмно коричневой толстой кожей и
похож на малую копию бегемота,
цвет глаз был, как уголь, антрацитовый.
Крик его прозвучал, как
раскат грома в начале грозы.
Акушерки качали головой и восклицали:
— Этому и танки не будут страшны и подводные лодки безразличны!
— Да, гранатами такого не испугать, увернётся! — вторили санитарки.
Малыш, рождённый первым, всё слышал и уже всё понимал.
Ему было больно за тех, кто родился за ним.
Он знал, везение — это не для них, да, впрочем, и не для него.