когда планида «никому не верь»
в зените над молчанием овечьим,
сквозь кротость ликов проступает зверь —
не вглядывайся в маски человечьи…
и стынет память мёртвым языком…
нас, маугли от Дарвина и Брема,
судьба питает волчьим молоком, —
впрок — Ромулу, но на погибель — Рему…
мы презирали когти и клыки…
ночные споры, фонари-аптеки…
уж нет иных, другие далеки —
австрало-франко-лондоно-питеки…
ведь вбито с детства, насмерть, хоть убей, —
побег отсель окупится сторицей…
плебей, но в Риме, — больше, чем плебей,
а в тундре — и патриций не патриций.
куда же плыть? — везде по-волчьи выть,
и огрызаться русскими словами!..
но так хотелось просто покурить
и помолчать с уехавшими вами…
здесь всё, как прежде… — новый моисей,
и новые исходы и скрижали…
торговец в храме… пьяный фарисей…
бомж у метро… весталка на вокзале…
и ничего не жалко для молвы, —
картбланш ТВ-пророкам и кассандрам… —
буонапартам — пепелищ Москвы,
и пепла персеполей — александрам…
опять — не верь, не бойся, не проси!
из теремов — лачугам и острогам, —
мол, есть пока на матушке-Руси
кому брести с сумою по дорогам…
и, попирая этот вавилон
крутой и грозной некогда державы,
парит телец — кумир и эталон, —
и золотой, и хищный, и двуглавый…
но не сочувствуйте издалека —
как, дескать, так у вас могло случиться?..
нам просто недостало молока
одной, отдельно бронзовой волчицы…