Каждую весну, когда оживает природа, активно начинают ползать и летать различные букашки, я вспоминаю одну необычную историю.
Надо сказать, насекомых я недолюбливаю с детства. Все эти стригунцы, увязающие в волосах, кузнечики, норовящие прыгнуть за шиворот, мошки, пилотирующие прямо в глаз и прочая пакость, никогда не вызывали у меня желания близкого контакта.
Именно потому меня охватил просто дикий ужас, когда однажды на исходе лета, я проснулась ночью от стрекота сверчка внутри своего пианино. Сие фортепиано стояло мертвым грузом вот уже много лет. Великого музыканта, к большому сожалению, из меня не вышло, и последний раз из него извлекался звук ещё во времена «царя Гороха». А теперь этот наглый сверчок неистово стрекотал, забравшись в пианино, словно компенсируя его длительный простой. Я открыла нижнюю крышку фортепиано и заглянула внутрь. Сверчок предусмотрительно замолчал. Как только я ее закрыла, начал свои безумные трели вновь. Я открывала и закрывала крышку ещё много раз в надежде вычислить интервента, но все тщетно. Он словно издевался надо мной. «Ах, так, ну ладно пакостник, — психанула я в итоге. — Всё равно загнешься тут без еды».
Сверчок исправно стрекотал несколько ночей подряд, видимо, наевшись где-то впрок, и отдавать концы явно не собирался. Однако дней через десять стрекот неожиданно прекратился. «Слава тебе, откинулся», —
возблагодарила я небеса. Но не тут-то было. Подозрительное шуршание я услышала на своем потолке. Кто-то прыгал и подлетал, создавая в ночной тиши эффект путешествующего слона. Я резко включила свет и увидела, как сверчок по потолку перемещается на подоконник, и нагло обгладывает мои растения. Я тихонько подкралась к нему сзади и попыталась схватить. Но незваный гость как-то сразу увидел меня, и, вероломно оттолкнувшись противными лапками от моей же головы, срикошетил в потолок, после чего пулей влетел в округлое отверстие нижней крышки фортепиано. И, словно издеваясь, тут же начал «насвистывать» свои серенады.
Весь следующий день я изучала книгу «Все о сверчках», где, в том числе узнала, что глаза у него не на голове, как у всех нормальных жуков, а на задних лапках. Вооружившись знанием его анатомии и повадок, я решила твердо изловить наглеца. Изготовив из марли сачок, я залегла в ожидании. До двух часов ночи исправно исполнялся концерт, затем возникла знакомая пауза и шуршание по потолку. С фонариком и сачком, я по-пластунски подползла к окну и резко его осветила. Мне показалось, что у несчастного сверчка от неожиданности даже выпала изо рта травинка. Однако среагировал он молниеносно. Точно так же вскочил мне на волосы, чем побудил стукнуть сачком себя по голове. Но я и не сплошала, наперерез преградив ему путь к фортепиано. Он, как безумный, метался по всей комнате, а я носилась за ним. Наша борьба продолжалась до утра, пока все-таки мое проворство и логика не превзошли его, и сачок опустился — таки на несчастное тельце интервента. С чувством внутреннего ликования, я выдворила сверчка за окно, закрыв за собой москитную сетку. «Давай, аривидерчи», — пожелала я ему счастливого пути, — Погостил и будет". Но он грустно вскарабкался по ту сторону москитной сетки и никуда не улетал.
Однако дальнейший выбор жизненного пути сверчком меня мало интересовал, ибо утомленная военными действиями с ним, я рухнула спать. Сладкий сон длился недолго. Через час я подлетела на кровати, как ужаленная, от привычного стрекота внутри фортепиано. «Не может быть!» _ соскочила я и подошла к окну. Ощупав всю москитную сетку, я нашла еле заметную предательскую лазейку, которую нашел и он. Заливистый стрекот был его победной песней. Мое негодование сменилось улыбкой и даже какой-то симпатией к упорному сверчку, давшему вторую жизнь моему умолкшему фортепиано и облюбовавшему мой дом. «Значит, так, — наклонилась я к отверстию в крышке. — Цветы не жрать и по ночам на потолке не топтаться».
Я стала подкидывать ему цветочки, траву и разные корешки. Когда наступила осень, специально проращивала в горшочке овес. Он же прекратил свои ночные вылазки. Поначалу, когда я открывала крышку и сыпала сверчку букет еды, он прятался. Но потом, привыкнув к отсутствию угрозы с моей стороны, уже не улепетывал, предусмотрительно наблюдая в сторонке. Он стал казаться мне даже очень симпатичным. Такой весь черненький, как будто облаченный во фрак перед концертом, мило покачивающий головкой и шевелящий усиками. А его музыкальные произведения, если вникнуть, то это ведь целые сонаты. Бесподобные, неповторимые. Настоящее искусство, созданное любящей рукой Всевышнего, в лице маленького трогательного существа. Я даже назвала моего гениального музыканта Моцарт. И так привыкла к его дивной музыке, что она успокаивала меня днем, убаюкивала ночью. Когда же началась зима, с ее завывающими вьюгами, застывшими стеклами и снежной мглой, мы со сверчком, как добрые старые друзья, коротали вместе вечера в тепле и уюте.
А весной мой милый друг замолчал. На душе стало так тревожно, когда я не услышала его привычного и уже такого родного сердцу стрекота. Осторожно открыла крышку фортепиано. Он лежал среди сорванных мною первых весенних травинок неподвижно, словно уснул. Удивительные создания сверчки живут очень мало, максимум три, четыре месяца, Моцарт прожил больше полугода. Я осторожно взяла его на ладошку и похоронила в цветочном горшочке, чтобы он навсегда остался в выбранном им для своих концертов доме. Без его музыки стало так пусто, что я после долгих лет молчания, села сама за музыкальный инструмент. Фортепиано зазвучало пронзительно и звонко. Пальцы понемногу вспоминали забытые звуки, руки рождали музыку. И она лилась вместе с весенними ручейками, распускающимися листиками и цветочками. Ожившее фортепиано обрело вторую жизнь и сладко пело: «Спасибо, Моцарт, спасибо».
А через несколько лет, благодаря моему маленькому сверчку, я все-таки стала пусть не великим, но музыкантом.