Господи, душу мою сбереги от миксов:
все эти сиги,
гламуры,
кутюры,
чиксы.
Все короли Шанеля,
панелей,
диско.
Дай мне остаться обычной, простой и чистой.

Дай мне остаться особой, своей породы
среди пацанов на районе, попсы и готов.
Среди андеграунда, хипстеров и задротов
дай мне простое имя к вопросу «кто ты?»
… показать весь текст …

Никогда не бывает гладких — бери да шей их —
отношений и чувств. С перебоями не знаком,
я лишь чувствую, что ты часть меня — пятый шейный, локон на пятый шейный, лежишь витком.
А меня зазывают сотни чужих америк,
руки раскинув песчаные в два конца.
Но если мне хочется выйти на новый берег,
я считаю все жизни, лёгшие вдоль кольца.
И когда у меня будет множество сытых версий:
куда плыть, где бросать приключенчески якоря,
ты погладь меня, просто погладь меня. против шерсти.
Чтоб я помнил, что я могу тебя потерять.

Месяцами закрыт или весь в делах,
Но устав делать вид, что отвык скучать,
Он внезапно заходит в молчащий чат,
Чтобы нить между вами не порвалась.

Ты давно не гадаешь, в чем здесь подвох,
Тайный смысл и логика, суть и нерв.
Просто видишь, как он совершает вдох,
Как он равно в пространстве и есть, и нет.

И ни планов, ни выводов, кто слабей.
Ни вопросов, зачем или для чего.
Просто факт: вот он снова пришел к тебе.
Просто факт.
… показать весь текст …

И будет август, спелый, как яблоко, и горячий.
И будет ночь разбиваться о землю до искр звездных.

Боже, пошли мне правды всех остро зрячих: видеть любовь везде, где ещё не поздно.
Лето висит, виноградной лозой завито, южное солнце горит в виноградных гроздьях.
Боже, пошли мне правды любого сита: очищаться от тех, кто пыль, для таких, кто — воздух.
И будет август, раскидистый, словно крона, громадный, словно пристанище всем скитальцам.

Боже, пошли мне правды любых влюблённых:
чувствовать нежность и нежностью откликаться

И дьявол включает свет, ибо он влюблен
настолько, что свет не гаснет в его тени.

Он чувствует: под упругим ее бельем пульсирует жилка к сердцу, звенит, как нить,
и держит его. А каждый неровный стук внизу живота растекается в сладость мук. -
Он чувствует, остро чувствует только ту, что сердце свое будто вкладывает ему
в широкую грудь, где до этого пустота приятно темнела желанием только брать.
И дьявол молчит. Улыбается краем рта.

Рисует себе, как творил ее из ребра —

и будет беречь. До немеющих пальцев рук. И пальцы холодные ноют, как от тепла
у тех, кто из белой стужи приходит вдруг в натопленный дом. Он бредит в порыве ласк
единственной уязвимой в его груди. Он слышит ее мелодичный, чуть терпкий стон…
… показать весь текст …

Люби меня, пока мы на земле,
пока любовь сильнее прочих сил.

Что стоила бы рукопись в золе, когда ее никто бы не просил?
Все нужное оставив на потом, мы исчезаем, равные нулю.

Я здесь пока, и если ты готов,
успей сказать мне: «Я тебя люблю».

12.02.18

Спасибо за осадок или муть,
за вовремя задернутые шторы.

Есть время для того, чтоб одному шагать с небес в распахнутые штормы. Кормой в шторма нырять, и пить до дна стихию эту, химию молекул.
И выплывать, и быть одним из нас — обычным одиноким человеком.
Спасибо, да, я рыба, я плавник. Я сник, но, оказалось, ненадолго.
Поскольку плавники, по сути, нить морской воды удерживают в доках. Чтоб после — с днища лодок отошла, оторвалась от этих поцелуев.
И там, где был древесный старый лак, оставила слюну свою морскую.
Я рыба, я плавник, я человек, частица в мутной жидкости стакана.

Спасибо, что поднял меня наверх
и что столкнул в глубины океана.

9.03.18

Какая печаль обреченности и тоска…
Насколько нас любят любимые, если врут?
Мрак мой, нет, я не буду тебя искать.
Я знаю, что ты — вокруг.

Научи меня не бояться. обнимать, как в последний раз.
Мы — тепло бесконечных станций, пыль дорог на семи ветрах.
Я держусь за тебя так цепко, так сливаюсь с тобой в одно,
Что объятия — это центр, укрепляющий шар земной.
Научись становиться ближе, подходить, замедляя шаг.
Кто-то замер из нас, чтоб слышать, как другому легко дышать.
Кто-то первый решил быть тенью, чтоб другому не быть в тени.
Мы — лишь множество совпадений, притяжение или нить.
Я люблю тебя безысходно — значит, выхода не и…
… показать весь текст …

Выходит крошево, битое злое месиво.
Стараешься — по стараниям воздают.

Чего ты сегодня пульсируешь вся и бесишься, чего не находишь места себе в строю?
А не потому ли, что собственноручно сделала себе воспитателей, церберов и царей
и маешься от понедельника к понедельнику, что им удалось в этом деле поднатореть?..
Так вырви и выжги, отрежь, изведи до мизера, отучи от привычки копаться в твоей груди
и указывать, как тебе рассыпаться бисером перед ними, по прихоти вольными уходить.

Бродишь по крошеву, режешь себя о крошево — скоро уже станет нечего тут ломать.

А все потому что нет ничего хорошего,
если ты не хозяйка себе сама.

Солнце на бабушкиных ладонях, солнечный запах в ее морщинах.
Годы, древесные кольца жизней пахнут весной и немного скорбью.

Бабушка, в прятки: в огромном сердце своем, пожалуйста, отыщи нас, и в наших, детских, не потеряйся — ведь взрослые это зовут любовью?
Бабушка, нет, это я не плачу, я выросла сильной, большой и смелой. Я помню, что солнце в твоих ладонях блестит на линиях по-другому.
В этой весне слишком много смерти, но память сердца, но память тела делают наше светлей и ярче, не позволяя…
… показать весь текст …

Время горячего — сердца или глинтвейна,
тёплого, влажного шёпота меж лопаток.

Мы могли стать героями книги, прожить мгновенно, мы могли спать спокойно, поскольку не виноваты.
Простучав эту жизнь каблуками о мрамор лестниц или пальцами, как на печатной машинке старой,
мы могли бы очнуться однажды на мокрой летней нашей общей веранде клубящимся чайным паром.
Виноградной лозой. Кем угодно и чем угодно. Преломлять, как две призмы, друг в друге любовь на блики.

Завтра утром наш город проснётся от нас свободным.

К сожалению, это значит совсем безликим.

Вот идёт предрешенность, в молчание плавит золото.
Год назад мы столкнулись практически в невесомости, городской суете, в перекрёстке от общей памяти. Дочертили друг другу крылья, чтоб вновь расправить их. Часовые дождя небо лили весной на голову — разлетались по улице капли, плащи и голуби. Расходились попутчики, тропки, часы и мнения — невесомость хранила нас в первом прикосновении. Год назад мы столкнулись при уличном наводнении, в каждой ломаной линии — наши сердцебиения.

Мое золото, ты стал главным моим молчанием.
Предрешенностью встречи, загаданной на прощание.

24.02.18

Север близко, с тобой недолго танцует лето —
пара слов, запятая, последний его созыв.

Никогда не дразни того, что идёт по следу, ведь оно неизбежно сильнее тебя в разы.
Бросил кости — и жди, как судьба отзовётся хрустом, на холодной земле ни пещеры, ни даже рва.
Север слишком легко вычисляет слепцов и трусов, чтобы кто-то из них дольше должного выживал.
Кости катятся, на краю замирает лето, холод Севера обрывает звено цепи.
Очень скоро ты встретишься с тем, что идёт по следу.

Очень скоро.

Скорей, чем думал.

Не оступись.

То у меня агония, то тоска.
То я с собой соглашаюсь, то снова спорю.

Но неизменно в причудливость траекторий опять возвращаюсь, чтоб вечно тебя искать.
Город становится шахматною доской, белые делают шаг, ожидают черных…
О чем-то молчится и думается о чем-то, будто бы кто-то подталкивает рукой
стремиться вперед, просчитывать каждый ход, смотреть на часы, затихать и не суетиться.
Держаться, удерживать, складывать по частицам расчерченный мир, не веря, что есть плохой
финал для кого-то из двух, значит — для двоих. Ведь мы с тобой невозможно теперь похожи —
под краской и лаком дерево белокоже, на дереве — одинаковые слои.
Нежности, радости, страха не обрести, печали, усталости, веры, что станешь нужным.
В белый и черный раскрашенные снаружи, мы подчиняемся правилам и пути.
И я возвращаюсь, чтоб снова тебя искать, чтоб объяснить, насколько ты стал мне важен…<

Я книга, которую нежно переплели,
в которую строки тиснили
легко и ровно, чтоб ты открывал меня снова,
учил и длил пометки своих карандашных татуировок.
Чтоб ты замирал, не дыша надо мной, клонил задумчиво
голову, мною лечил усталость,
и в гладкости полупрозрачных моих страниц
почти что на ощупь, руками любовь читалась.
Ты мной отражен, воссоздан и восполним,
целуя меня в переплет позвоночных бусин…
Я — женщина… Самая
чувственная из книг.
Касайся меня и сбудься.

Мы мельчаем, когда не рождаем счастья.
Костенеем, когда отвыкаем слышать.

Вот — дорога твоя: ты проходишь часто по маршруту знакомому, если вышел
по делам с опозданием, в полвосьмого. Что ты можешь сказать о дороге утром? -
Ощущаешь ли ты: аромат еловый слился с ветром, пронизанным перламутром
восходящих лучей, замерев у ног, и — очень тихо, нетронуто, первозданно…
Если б чудом каким-то увидеть смог ты, как восход отражается в стеклах зданий,
поднимается, ширится и желтеет, словно гордый цветок распустился в поле… -

Мы не видим, поскольку мы не хотели
видеть — красочно. Только по нашей воле
мир становится чище, нежней, на части не разобран, способен на обоюдность.
… показать весь текст …

Добрый друг, снова осень твоя хандрит —
на погоду, а может быть — перелом.

Мы так долго держали ее внутри, так давно в ней смешались добро и зло,
что теперь стало ясно — виновных нет. Каждый равно в ней был и чужой, и свой.
Первых мир обратит в прошлогодний снег, а вторые расскажут, что ты живой.
Здесь хандра, милый друг, превращает нас в имена, лимбы памяти и труху.
Но она для сравнения нам дана тем, кто встречи рисует всем наверху.
Если кто-то без памяти в нас влюблен, то бесстрашие стоит полынных правд —
только он этой горечью сколет лед и откроет нам сердце для новых ран.
Если кто-то пустой — этот лед звенит, и никак его больше не расколоть:
ни словами, ни солнце загнав в зенит, ни заставив испытывать стыд и злость.
Кто-то там, наверху до того умен, что хандру как лекарство всем нам привил.
… показать весь текст …

У нее — тонкий чувственный рот, в рукаве — рок-н-ролл. Пыльный город спускается вечером в низкий бас. Это лето — язычество, в жилах вскипает кровь, разномастными языками наполнен бар. Выбирай себе верные путь, города и пульс, чей-то хрупкий запястный звон на лету лови. Тонкий рот ее сипло поет, что пропал ты — пусть, ведь любая из песен, конечно же, о любви. Вечер сед, словно в дыме сигарном идет ко дну, пальцы входят под струны, под сердце и до нутра. Это лето — вдыхать с тобой общую тишину, опускаясь на простынь в четыре часа утра.

Терпкий голос поет — словно в чьем-то бокале лед, оплавляясь губами, ласкает стеклянный край. Это лето я угадаю с двух первых нот.

Делай громче меня.
Прикасайся ко мне.
Играй.

Ночь заплетает сумраку теплые косы, приговаривает: «А вот я в твои двадцать восемь разливала по склянкам август, варила осень и сушила орехи на зиму — класть в пирог».

Сумрак в косу втыкает перо, и блестит перо,
если ветер качает со скрипом верхушки сосен.

Ночь поглядывает наверх, где скрипит сосна. Говорит: «Спи спокойно, скоро уже весна, потому что она внутри осени рождена, видишь — сосны уже об этом тебе запели».

Сумрак слушает музыку сосен в своей постели и мечтает, чтоб музыка длилась еще и в снах.

— Правда, бабушка? В самом деле?
— Да, в самом деле.
— А другие деревья пели?
— Еще не пели. Сосны первыми каждую осень поют для нас.
… показать весь текст …