Встаёшь с утра. Без слез и драм
Живёшь лет 30 на Голгофе.
И жизнь — игра да мишура.
А я пойду да выпью кофе.

Пусть в чувствах — полный тарарам,
И пусть глумится Мефистофель,
Все это — глупости и хлам:
Я вот пойду да выпью кофе.

А коль удастся отдохнуть
(Чтоб — дом, уют, любимый профиль),
Дай, Господи, еще чуть-чуть:
Давай пойдём да выпьем кофе.

Я не хочу тебя терять.
И находить.
Нас — поминутно — усмирять
И резать нить.

Но мы сидим — и мир затих —
Глаза в глаза.
Ну, что, кто против — из двоих?
Мы оба — за.

За ярость, за угар, за круг —
Порочный — встреч.
За жажду губ — коснуться рук,
Лица и плеч.
… показать весь текст …

Я ослеп. Измучился. Продрог.
Я кричу из этой затхлой бездны.
Господи, я тоже чей-то бог,
заплутавший, плачущий, небесный.

Вот бумага. Стол. Перо и рок.
Я. (больной, седой и неизвестный)
Но умру — и дайте только срок,
дайте строк — и я ещё воскресну.

Разбиваются — опять — на куски
все мечты, что я держала в руке.
Барабанит горечь грубо в виски
и болтает — на чужом языке.

Поднимаю я осколки с земли —
может, склею — зажимаю в кулак.
Но мечты уже — в дорожной пыли:
и не там я — и не с тем — и не так…

Только вишенкой на рваных краях —
на кусочках — тёмно-красным блестит
капля крови — от мечты острия,
от осколка, что сжимаю в горсти.

«Ты не ведьма ли? — шептал
в омут ноченьки. -
Рысья, бесья красота —
с червоточинкой.
То — змеёй в моих руках,
то ты — призраком,
птицей дикой в облаках,
раскапризною,
то ж — не тронешься с колен
перед папертью…
Улетаешь на метле?
Ну и скатертью!»

Мне бы взвыть да лечь костьми,
… показать весь текст …

Антиподное лето. Февраль от жары разомлел,
развалился, разнежился на эвкалиптовом воздухе —
словно ящерка, что под окном распласталась на ворохе
заскорузлой листвы. На прожаренной этой земле,
прокалённой, калеченой засухой, чёрной — но заново
выпускающей жизнь на смолистую, жжёную паль —
на земле этой южной удушливо-пряный февраль —
ни пролётки, ни слякоти — будит несытое зарево
кровожадных пожаров. И дарит искристую синь
беззаботного пляжа, где шумно, и девочка пляшет
у останков рождественской ёлки. Раздет апельсин —
ароматное солнце. У берега — брызги и радуга.
Австралийский февраль — это жизнь. Он калечит и радует.
… показать весь текст …

Карантины. Чума.
Запираем дома
перед призраком смерти и краха.
И трясёмся во мгле.
Так ползёт по земле
эпидемия страха.

А у страха, известно, глаза велики,
а у страха — наветы, грызня да клыки,
он — безумный, чумной, твердолобый.
Мы становимся злей.
Так ползёт по земле
эпидемия злобы.
… показать весь текст …

Мир исчез.
Мгновения скользят.
В телефон я глупости шепчу.

Ум твердит: «Оставь его. Нельзя».
Сердце властно требует: «Хочу».

Через грань континентальных плит
Я за сотни вёрст к тебе лечу.
Сквозь «нельзя», которое болит,
К одному желанному «хочу».

И сомкнувшись так, что не разнять,
Не унять и не остановить,
… показать весь текст …

На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.
Может — «Таймс», может — «Правда». Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра… А может…
Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт — и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих — тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех —
и пошлют умирать — нас. И вас… Как курёнка — на вертел.
… показать весь текст …