Рассказ пережившей блокаду
БЛОКАДА… Слово жуткое какое…
Костлявый ад и голод в нём слышны.
Будь проклят тот, кто это всё устроил,
Не смог договориться по-простому:
Чтоб без смертей, без крови… без войны!
Мой муж, майор, едва успел собраться —
Уже машина ждёт его внизу.
Девчонкам от отца не оторваться…
А младшенькая положила зайца:
«Чтоб не скучал! Далёко повезут!»
А я — поверишь, Таня, — ни слезины!
Как истукан, застыла у окна.
К груди прижала кошака, Максима,
И затвердела. Стала как машина.
Война, ну что поделаешь, — война!
Потом с эвакуацией тянули,
Потом — уже под Гатчиной бои…
Завод живёт: нужны снаряды, пули!
И лето, осень — мигом промелькнули…
Ох, бедные девчоночки мои!
Они ведь, Танька, знаешь — ленинградки!
В чём держится душа… А в дом войдёшь:
— «Ну, как дела?» — «Всё, мамочка, в порядке!
Вот: я для Даши сделала тетрадки,
Играли в школу…» А в ручонках — дрожь.
Мне, Таня, на заводе легче было:
Похлёбку выдавали на обед.
Там не до мыслей горьких да унылых,
Ты механизм, животное, кобыла,
И адская работа — словно бред…
Мне наша повариха, тётя Маша,
В горсть крошек набирала… А потом
Бежишь домой: как там мои бедняжки?
Заварят крошки кипяточком в чашке —
И завсегда поделятся с котом.
Так вот, Танюшка… Про кота, Максима.
На целый дом — а в доме сто квартир
(Жильцов-то меньше) — из котов один он.
Других поели… Это — объяснимо,
Быть может, коль с ума сошёл весь мир.
Соседка Галка всё пилила, сучка:
«Ты дура! Ведь по дому ходит зверь!
Глянь на девчонок! Будто спички — ручки!
Помог бы им сейчас мясной-то супчик…»
А я — крючок покрепче вбила в дверь.
Но становилось горше… Холоднее…
Не спрячешься, коль в дом стучится смерть!
А старшенькая месяц как болеет
И, забываясь, шепчет: поскорее…
Я больше, мама, не могу терпеть…
Что тут со мною сделалось — не знаю.
На кухню я метнулась за ножом.
Ведь я же баба, в сущности, не злая,
А словно бес вселился… Как могла я?!
Взяла кота: Максимушка, пойдём!
Он, несмышлёный, ластится, мурлычет.
Спустились мы к помойке во дворе.
Как жуткий сон всё вспоминаю нынче,
А ведь кому-то это, Тань, привычно —
Скотину резать в супчик детворе.
Спустила с рук… Бежал бы ты, котишка,
Уж я бы за тобой не погналась…
И вдруг гляжу — а он не кот! Мальчишка…
«Голодный бред»?! Ну это, Танька, слишком!
Ещё скажи похлеще: напилась!
Трезва, в своём уме… А мальчик — вот он.
Косая чёлка, грустный взгляд такой…
В рубашечке, на голове пилотка…
Запомнились сапожки отчего-то:
Оранжевые, новые — зимой!
Он словно понимал. И не спасался.
Не убегал. Пощады не просил.
Прищурюсь — кот. Глаза открою — мальчик.
… я, Танька, пореву. Что было дальше —
Рассказывать без слёз не хватит сил!
Ох, как я нож-то, дура, запустила!
За дровяник! В сугроб! Чтоб сгнил навек!
Как я Максимку на руки схватила,
Ревела как! Прощения просила!
Как будто он не кот, а человек!
Не чуя ног, домой взлетела птицей
(Ползёшь, бывало, вверх по полчаса),
Котишка крепко в воротник вцепился,
И слышу — что-то без меня творится:
В квартире смех, чужие голоса!
И старшая выходит — в синем платье,
Причёсана: мол, гости! Принимай!
Вот, прямо с фронта — лейтенант Арапов,
Привёз посылку и письмо от папы.
Я, мам, пойду на кухню — ставить чай!
Как будто не болела… Что за чудо?!
… Посылка эта нас тогда спасла.
Как выжили мы, говорить не буду,
Да и сама ты знаешь: было трудно…
Но Женька в школу осенью пошла!
Там хлеба с чаем малышне давали,
Кусочек невеликий, граммов сто.
Весной в саду пришкольном лук сажали…
…А Галку-то, соседку, расстреляли.
Но только, Тань, я не скажу, за что.
Дорога Жизни стала нам спасеньем:
Все нормы сразу выросли! К тому ж К нам, демобилизован по раненью,
И аккурат ко Дню Освобожденья
В сорок четвёртом возвратился муж.
А кот что учудил! — к его шинели
Прилип — смогли насилу оторвать!
Сергей мне прошептал: спасибо, Неля…
Войны осталось — без году неделя,
А впятером нам легче воевать!
… Вот девять лет прошло — а я всё помню.
Котишка наш, представь, уже седой —
Но крысолов отменный, безусловно!
А по весне устраивает войны
И кошек… это… прям как молодой!
А вот и он! Явился, полосатый!
Матёрый зверь — ведь довелось ему
Всех пережить — тех нЕлюдей усатых,
Которые — век не прощу проклятых! -
Устроили блокаду и войну.
Да не мяучь, как маленький котёнок!
Опять Максиму не даёшь поспать.
Ну что, доволен? — разбудил ребёнка!
Танюш, подай-ка мне вон те пелёнки…
Родить решилась, дура, в тридцать пять!..
г. Ленинград, май 1953 года.