Несколько лет назад мой сын очень хотел собаку. Нет, не так… Мой сын ОЧЕНЬ хотел собаку. Мечтал. Грезил. Вожделел. Если, конечно, все эти эпитеты применимы к желанию 13-летнего подростка иметь четвероногого друга.
Отец ему активно поддакивал, а я и бабушка были категорически против. Не потому, что не любим животных и не представляем мирного сосуществования с ними под одной крышей. Просто мы — женщины — прекрасно понимали, на кого ляжет весь груз забот, когда мужчины вдоволь наиграются в «собачников». И «пятой точкой» чувствовали, кому придётся выгуливать песика в любую погоду при любом самочувствии.
В общем, понимая весь груз ответственности, женская половина нашей квартиры активно сопротивлялась. Мужская же активно настаивала. В итоге мы сдались, и в нашем доме появилось косматое чудо с глазами-бусинками и носом-пуговкой.
Что из него должно было вырасти — одному Богу известно. Но когда щенка, купленного за «три копейки» у какого-то не слишком трезвого дедуськи, привезли с Птичьего рынка, он напоминал «смесь бульдога с носорогом». Муж утверждал, что это будет кавказская овчарка. Сын уверял, что ни много ни мало — тибетский мастифф.
Будущие размеры пса почему-то никого не смущали. А пока это был просто очаровательный кутёнок, при взгляде на которого щемило сердце от нежности.
Внушив себе, что мы растим большого пса — грозу всей округи, кличку ему подбирали соответствующую. Муж настаивал на Графе. Сын убеждал, что лучшее имя для солидной собаки — Зевс. Бабушка предлагала назвать его Барином.
Я же придерживалась нейтралитета и в дебаты не вступала. И сколько бы ещё наше лохматое сокровище ходило безымянным, неизвестно. Но в дело вмешался случай.
В тот день бабушка разделывала холодец на кухне, а сын пристроился рядом с учебником литературы. Им было задано выучить наизусть отрывок из поэмы Лермонтова «Мцыри».
Надо сказать, что это произведение довольно сложное для детского восприятия. Мало того, что оно написано четырехстопным ямбом, так ещё и с характерной «мужской рифмой». То есть, ударение в каждой строчке падает на последний слог. А заучить такие стихи, по мнению филологов, чрезвычайно сложно.
И вот, бабушка отделяет мясо от костей и складывает мослы в мисочку, стоящую рядом на табуретке. Щенок мирно дремлет на своей подстилке. Сын бубнит себе под нос:
… Покрыта мохом и песком,
Непроницаемой стеной
Окружена, передо мной…
Тихонькое постукивание ножа по разделочной доске… мальчишечье сопение…
… Была поляна. Вдруг по ней
Мелькнула тень, и двух огней…
Нудный бубнёж… попытка повторить все строчки по памяти…
… Промчались искры… и потом
Какой-то зверь одним прыжком
Из чащи выскочил и лег…
Снова монотонное постукивание ножа… детские вздохи…
…Сырую кость
Он грыз и весело визжал…
И тут раздался оглушительный звон! Бабушка взвизгнула, икнула и начала быстро-быстро креститься.
А затем все услышали клацанье зубов, вгрызающихся в мосол, и громкое причмокивание. Как апофеоз происходящего, вся эта вакханалия сопровождалось довольным утробным урчанием. Будто дикое животное терзает свою добычу!
Оказалось, что это щенок подкрался к железной миске, опрокинул её с табуретки на плиточный пол и стал обгладывать кости.
Сын на минуту затих, потом зашелся в истерическом хохоте и бросился обнимать кутёнка:
— Мцыри! Это наш Мцыри! Мы будем звать тебя Мцыри! — обрадовано завопил мальчишка.
Правда, когда все утихомирились, я попыталась объяснить, что мцыри — это всего лишь «послушник» в переводе с грузинского языка. И ничего «солидного» в этом имени нет. Но сын твердо стоял на своем.
Так наш пёс и стал Мцыри. Вырос он не овчаркой и не мастиффом, а чем-то средним между померанским шпицем и лайкой. А отрывок из поэмы Лермонтова сын помнит наизусть до сих пор.